Почему мы себя убиваем,
или
Почему мы себя не убиваем

Этические резервы

К самоубийствам, порочащим советский строй, в Центральном Комитете издавна относились с предубеждением, — канули в Лету романтические двадцатые, когда нарком Семашко с гордостью писал о росте самоубийств среди женщин как о свидетельстве их возросшей социальной активности. Генеральный прокурор Руденко в одном из интервью так и заявил, что убийств у нас почти не осталось, а от самоубийств все нормальные люди и вовсе отказались: таким образом, уголовная статья о доведении до самоубийства превращалась в статью о сведении с ума. Ситуацию поколебал министр Щелоков, обеспокоенный суици-дами во внутренних войсках (в этой связи его собственный конец почти символичен). Тогда-то и произошли революционные сдвиги: было осуществлено первое за многие годы анкетирование “попыточников” и родственников суицидентов, было признано, что душевнобольных среди самоубийц менее трети, в Москве был учрежден первый телефон доверия, открыты первые кабинеты социально-психологической помощи, имеющие право выдавать больничный...

Оба патриарха советской суицидологии, медицинской и социальной — А. Г. Амбрумова и С. В. Бородин, — и поныне живут в Москве; легендарный “Амбрумовский центр” (Федеральный научно-методический суицидологический центр) тоже действует и сегодня, хотя переживает не лучшие дни. Тем не менее в Москве с суицидологической помощью обстоит значительно благополучнее, чем в среднем по России, — отчасти, вероятно, еще и поэтому уровень самоубийств в Москве вдвое ниже общероссийского. Могут возразить, что в Москве лучше живут. Но Всемирная организация здравоохранения еще в 50-е годы обратила внимание, что темпы экономического развития, как правило, соответствуют и росту самоубийств (сегодня на чемпионские места в этом мрачном состязании претендуют Литва, Россия, Эстония и Латвия). В Москве выше уровень спасительной дюркгеймовской сплоченности? Возможно. В таких культурных центрах, как Москва и Петербург (уровень самоубийств тоже значительно ниже общероссийского), и в самом деле гораздо больше людей, единых в своем понимании сегодняшних преобразований (при всех их безобразиях) как назревшей и перезревшей исторической задачи, а не как аферы кучки прохвостов или агентов врага. Но, кроме того, в Москве — помимо пошатнувшегося советского наследия, включающего прекрасный кризисный стационар санаторного типа, — возникло огромное количество психологических служб, как государственных (в системе образования, собеса, здравоохранения), так и негосударственных, частично оказывающих и бесплатные услуги. Хотя, конечно, спрос рождает и шарлатанство — не помешала бы какая-то единая система квалификации, просвещения, координации, и, в принципе, этим мог бы заняться тот же суицидологический центр...

Нынешний заведующий центром В. Ф. Войцех—квалифицированный специалист и добросовестный человек, он делает, что может, да только недофинансирование не тетка. Чем-то здесь могли бы помочь волонтеры, но отобрать стоящих людей из потока странных личностей само по себе большая работа. Для борьбы с недофинансированием, видно, неминуемо придется вводить платные услуги, хоть это этически и непривычно. Но, не беря платы с богатых, невозможно помочь бедным. А среди суицидентов есть и вполне зажиточные.

Еще одна сложность с платными услугами — за ними бдительно следят контролирующие органы: “Ах, зарабатываете?!. Ну, так зарабатывайте!” — и давай срезать ставки, драть за свет, за газ, за солнце, воздух и воду. Руководитель суицидологической службы

сегодня должен сочетать в себе энтузиаста и ловкача, он должен находить высоких покровителей и “заинтересовывать” низких, мелькать в газетах и на TV, успешно соперничая с экстрасенсами и ворожеями, а также умело пользовать (и использовать) сильных мира сего, которые тоже плачут: у губернатора может быть сын-наркоман, у его зама — жена-психопатка, а строительный босс может иметь слабость к приватности во время выходов из запоя...

Объезжая по соросовскому гранту, как теперь выражаются, регионы более или менее “красного пояса”, я встретил лишь одного такого виртуоза, который благодаря своим макиавеллистическим дарованиям (вместе с губернатором он даже переписался из КПРФ в “Отечество”) отгрохал прекрасный кризисный стационар, открыл кабинеты социально-психологической помощи при каждой поликлинике и студенческом общежитии, да еще выбил полставки постоянного психотерапевта в токсикологическом отделении.

Но это уже гроссмейстерский уровень. А вот просто мастера.

Курский психоневрологический диспансер. Главный врач В. Г. Севостьянов. С журналистами о проблеме самоубийства он беседует неохотно, чтобы не спровоцировать новых; а кроме того, с падением тирании определенный тип журналиста оказался в состоянии неудержимой веселости — “Ой, смех мени брал, як мий батька вмирал”, как выражалась моя украинская бабушка. Психиатрам лучше выступать напрямую — тогда в газету не попадут “психушка” и “дурдом”.

Вопреки заявлениям коммунистических активистов, связи суицидальных намерений с безработицей, а тем более — с политическими разочарованиями, Владимир Григорьевич не замечал, он и сам больше настроен на дела, чем на жалобы. Хорошо бы, конечно, получать хоть треть положенного, но — надо крутиться, иначе совсем ничего не будет. Приходится жить со взаимозачетов: кто-то должен платить в местный бюджет, а ему вместо этого разрешают что-то сделать для медицины (по выгодным, подозреваю, расценкам) — поставить продовольствие, сделать ремонт... Ремонтом в своем диспансере Владимир Григорьевич очень гордится. Он уже заплатил за проведение телефона доверия, и ставочку дали. В поликлиниках все больше медицинских психологов, а оттого все меньше конфликтов, а главное — появилась возможность распознавать депрессию под маской соматического заболевания — боли в сердце, желудке, голове, — а следовательно, перехватывать надвигающийся кризис на дальних подступах. Специалистов выпускает местный медицинский университет, дополнительное обучение — бесплатное, нужно оплатить только дорогу— в Москву, в Петербург. Если нужно поехать на конференцию, врачи сами собирают по фирмам — там пятьсот, здесь пятьсот... Удалось открыть дневной стационар — психологическая помощь в наименее ограничивающих условиях, на принципах партнерства: количество шизофренических расстройств стабильно, а вот пограничных — возросло во много раз. Областной психотерапевтический центр вынесен в приятное место, подальше от пугающей народ психиатрии. “Это сказка!”— лицо Владимира Григорьевича озаряется счастьем.

Психотерапию он ощущает глубоко личным делом. В сущности, каждый хороший человек до какой-то степени психотерапевт. Но профессионал должен не только понравиться, посочувствовать, но и сочетать действия лекарств с волей. Психотерапевт должен понимать жизнь. Когда человек тоскует, не спит, раздражается по пустякам, можно начать глушить его таблетками, а можно сказать ему, что в этой ситуации он и должен страдать: от страданий нужно не избавляться, а перерабатывать их во что-то позитивное, когда вы их преодолеете, вы начнете себя уважать, Мережковский писал: “благодарю за мгновения страданий, благодаря которым я постиг...”

Здесь мы слились н экстазе, ибо и меня давно преследует мысль, что, считая страдания безусловным злом. от которого необходимо как можно скорее избавиться любыми средствами, мы тем самым отказываемся становиться более мудрыми и мужественными. Объявляя злом страдания, то есть три четверти всей реальности, мы лишаемся возможности принять ее, найти ей хоть сколько-нибудь приемлемое оправдание. Даже умение побеждать далеко не так необходимо человеку, как умение переносить поражение... С нашим культом успеха мы все становимся похожи на ту девочку, у которой перед школой открывалась неудержимая рвота из-за ужаса схватить пару, — пока Севостьянов не приказал ей однажды принести дневник с двойками. Вот перед чем Владимир Григорьевич чувствует бессилие — это перед телевидением, на полном серьезе рассуждающим о магах, астрологах, экстрасенсах, — эге, наш пациент, частенько отмечает он эту публику взглядом профессионала.

Ну так и что? Ведь нам, детям, лишь бы было интересно.

В троллейбусе до окраины цивилизованного Курска, где располагается педагогический и психотерапевтический центр “Гармония”, я прочел в местной газете неспешное интервью Азизы Бисмиллоевой — “психотерапевта международного уровня”. Узнал, что импотенция — результат инфантилизма, заставляющего смотреть на женщину как на мать, забыв при этом про эдипов комплекс. Но у заведующего “Гармонией” Владимира Пилипенко глаза ничуть не менее огненные, чем у международной целительницы. “Надо бы научиться одолевать шарлатанов”, — трудно не назвать Владимира Евгеньевича Володей. “Когда ты достаточно молод, трудно завоевать определенный авторитет”. Хотя, действуя через женщин, он наверняка отвоевал бы и перехваченное милицией здание детского сада в центре города, и административный телефонный номер, ныне совмещенный с телефоном доверия.

Этот телефон ориентирован на подростков, но ведь масса проблем — общие для детей и отцов. Особенно безмозглых: четырехлетний мальчик поцеловал приятеля в попку, вследствие чего папаша прервал с ним отношения как с закоренелым педиком. Иногда звонят, чтобы обругать, а потом извиниться. Но почти половина звонков — о странностях и трудностях любви. Их лучше распутывать заранее, пока они не перешли в три процента звонков с суицидальными намерениями. Пилипенко усиленно пропагандирует свой телефон, раздает листовки учителям, директорам школ и уже добился того, что работать ему приходится намного больше, чем вначале, даже дозвониться к нему теперь нелегко.

Телефон доверия — только часть его работы, он проводит еще и семинары о готовности детей к школе, о работе школьных психологов, о предупреждении “психологического сгорания” педагогов, о профилактике наркомании, ежегодно организовывает спортивно-реабилитационный лагерь “Спасатель” для трудных детей и подростков (150 человек):

формирование навыков ориентации и “выживания” в условиях кризисной рыночной экономики, — это, заметьте, бесплатно и для них, и для него. На учете в его центре около пятисот подростков, посещено за год около пятисот семей, из них половина— дважды...

Все эти цифры звучат, конечно, по-советски, но когда они правдивы — это впечатляет. При всех нехватках — множительной техники, телефона, зарплаты (за тысячу, хоть тресни, не перевалить, а любая поездка на учебу, на конференцию — за свой счет) — больше всего он сетует на информационный голод: даже “Самоубийство” Дюркгейма, этой библии суицидолога, в Курске не достать. А кто туда завезет интереснейшую монографию Я. Гилинского и П. Юнацкевича “Социологические и психолого-педагогические основы суицидологии”?

При всем при том, если не считать петербургской “Гармонии”, Владимир оказался почти единственным на моем пути, кто всерьез готовит волонтеров для телефона доверия. Волонтеры — в основном третьекурсники-психологи, человек десять, почти половина мальчики — чудесные лица умных, стремящихся быть хорошими молодых людей. О мотивах говорят предельно добросовестно:

“Сказать: “Мы альтруисты” — неловко; лучше скажем, что набираемся профессионального опыта. А для личных консультаций мы еще слабоваты”. Но, пытаясь помогать несчастным, нужно как-то решить для себя вопрос о роли страдания в нашем мире: если бы, скажем, к вам обратилась истерзанная женщина, потерявшая ребенка, а у вас была таблетка — выпил и успокоился, как будто никакого ребенка и не было, — что бы вы ей предложили? “Таблетку — только в самом крайнем случае. Страдание — это тоже энергия. Нужно ее направить хотя бы на служение другим детям, пойти в дом матери и ребенка!.. И вообще — если бы все всегда было бы хорошо, эволюции мозга не было бы.

А как быть с пьяными излияниями — они тоже могут быть серьезным сигналом, — обсуждение завязывается очень дельное. Двоих ребят Пилипенко уже выпускал в самостоятельный полет, один довольно долго беседовал с девушкой, которую ее любимый мужчина постоянно награждает разного рода венерическими заболеваниями. “И что же вы посоветовали?” — “Советовать ничего нельзя, никто лучше самого человека не может знать, что для него правильно”. — “Зачем же он тогда вам звонит?” — “Он очень узко смотрит на вещи, а мы своими вопросами расширяем это окошко, помогаем ему осмотреть предмет со всех сторон. И в конце он уже сам понимает, в чем он был неправ”.

“А вы очень хотите этим заниматься?” — сдержанно-страстные кивания: да, очень. “А если вы увидите, что помогли человеку, вы почувствуете радость за него или профессиональное удовлетворение?” — “Конечно, сейчас мы скажем “радость”, но на самом деле будет видно”. — “В вашей работе — надо ли сопереживать?” — “Надо. Но чтобы самому не сузить свое сознание”. — “А на что вы рассчитываете после окончания университета?” — “Мы надеемся, что общество поймет важность психологических консультаций на производстве, в коммерции, в семье, в политике — надеемся, это дойдет и до Курска”.

Использовать этический потенциал нашего общества мешает еще и предрассудок, будто оказывать психологическую помощь способны лишь профессиональные медики, изучившие тайны человеческого сердца в анатомическом театре. Волонтеры, даже и не чудаковатые, склонны решать “очень уж по-бытовому” — без диагнозов и таблеток. Но, отвергая непрофессионалов, та же самая руководительница приглашает священника, хотя и он не ищет в пастве органических поражений. “Священник — другое дело: он несет пациенту какую-то мудрость веков”. Но мудрость веков имеется и за учением Эпикура, и за стоицизмом, — увы, медики и слова-то эти зачастую слышали только краем уха. Мировоззренческие пробелы хорошие психотерапевты восполняют самостоятельным чтением — Андрей Тумашев в Смоленском центре пограничных состояний цитировал и Бердяева, и Франкла. сокрушаясь, что психиатров не учат “одухотворенности”. Зато ей охотно обучают самодельные пророки, время от времени привлекаемые к суду за злоупотребления имуществом и плотью своих прихожанок, — психиатры не без оснований опасаются чего-то подобного со стороны бесконтрольных волонтеров. Ну так фильтруйте! В петербургской “Гармонии” это вполне удается. Однако прямое сотрудничество государственных служб с волонтерами сегодня незаконно. Хотя и у нас, и во многих странах они прекрасно работают. Конечно, кто-то уходит — но кто-то и приходит! Самое трудное, по моему личному опыту, — создать первоначальное ядро.

Пускаясь в турне, я намеревался попутно вставить штырь коммунистам, периодически спекулирующим на теме самоубийств, однако скоро ощутил, что никаких коммунистов в природе не существует: ни Ленина, ни Сталина, ни Маркса, ни Энгельса, нигде не бродит и призрака, — просто есть люди, которые хотят получать зарплату и пенсию вовремя, и господа, которые этим пользуются. Когда выключишь телевизор и переберешься из мира, где что-то делят, в мир, где что-то делают, — все меняется до неузнаваемости: в реальном мире гадость всегда смешана со святостью. Даже медицинские “чиновники” хотят, чтоб было как лучше. Но от них требуют “экстренки”, а не профилактики. Тем более профилактики какой-то дури. Плодов суицидологического просвещения в администрации почти не встретишь, — мало кто знает даже такую элементарщину, что в бедных странах обычно много меньше самоубийств, чем в богатых. Но там, где отыскивается человек, для которого психологическая помощь является его личным делом, — там обычно и начальство (любого цвета) идет навстречу. Вредители мне не попадались.

Я несколько раз слышал сожаления о разъединении психологических и социальных служб, но стихийно они начинают проникать друг в друга. Так, в Орле, в Смоленске, в Казани при службе занятости отлично работают клубы ищущих работу (“Новый старт”). Члены этих клубов обычно переживают не острый кризис, а монотонное уныние, апатию — какой уж тут новый старт! И методы их взбадривания — у каждого свой эффект (налицо) — зависят от личности руководителей. В Орле, например, 3. А. Агапова и В. Н. Низамова производят впечатление добрых мам, а психотерапевт Ирина Коноплицкая — настолько живая и обаятельная, что это даже отвлекает. Она заходит в службу занятости после работы в психбольнице строгого режима. И обнаруживает в тюрьме и на бирже труда родственные слабости: у преступников они чудовищно гипертрофированы, но качественно те же — неумение взять ответственность на себя, в их беде виноват весь мир — лишь они безгрешны... В Казани клуб ищущих работу возглавляет Светлана Троицкая — тоже молодая, тоже обаятельная. Она воодушевляет высоким горением и тоже просится в полновесную статью. Но приходится ограничиться именами — чтоб окружающие, кто еще не заметил, знали, как им повезло.

В упомянутой монографии Я. Гилинского и П. Юнацкевича констатируется неполнота и труднодоступность современной суицидологической информации. Тем не менее очевидно, что Казань — один из очень немногих городов, где уровень самоубийств с 94 года постоянно снижается. Главный психиатр В. А. Евапов гордится четко отлаженной службой: все соматические центры к каждому суициденту обязаны вызвать специалиста. Если нет грубых расстройств — после выписки его приглашают для психотерапевтической работы. Кризисного стационара нет, но есть много телефонов доверия с участием волонтеров. Имеются специальные кабинеты в обычной поликлинике — как положено, отделенные от психиатрии специалисты без халатов.

Молодцы, что говорить. Правда, подчиненные, как водится, настроены менее радужно, — им кажется, что разъезжать по больницам следовало бы специальному человеку, чтобы их не отрывать от дела, — что верно, то верно. Много чего следовало бы. (Попутно мне и здесь сообщают, что люди образованные адаптируются лучше…) Приписать уменьшение суицидов именно себе тоже не все решаются: самоубийство — феномен многофакторный. Да, в последние годы жизнь в республике сделалась спокойнее — но ведь за годы брежневского спокойствия самоубийства выросли вдвое! Тем более мотивы и в Казани те же, что везде и всегда, — семья, любовь, одиночество, служебные неприятности... В своем романе “Горбатые атланты” я позволил себе предположить, что глубинная причина самоубийств — свобода. Свобода мысли и свобода выбора. Человек спокоен и силен, когда не знает сомнений, когда собственный образ жизни представляется ему единственно правильным, а еще лучше — единственно возможным. Самоубийства — плата за обновления, причем как в худшую, так и в “лучшую” сторону. Вхождение Россия в социализм сопровождалось огромным ростом числа самоубийств — и за выход из него приходится платить подобную (хотя и меньшую) цену. Возможно, уменьшить ее позволило бы разнообразие общественных укладов в различных регионах, далеко не одинаково подготовленных к либерализации. Но что во всяком случае должна неустанно внушать государственная пропаганда (и чего она не делает, возможно сама не догадываясь, для чего она существует) — разъяснять ту чистую правду, что нынешние реформы — очень трудная, но великая историческая миссия, а не афера, диверсия или стихийный “бардак”.

Молодой смоленский суицидолог Сергей Ваулин недавно защитил диссертацию, в которой еще раз подтвердил, что среди мотивов суицидальных попыток безработица, бедность слабо звучат (тем более не звучат “идеи, оторванные от жизни” — политические, национальные. — хотя, как показал Дюркгейм, невидимое влияние “коллективных чувств” огромно). Осознанно звучит — микросоциум. И, вопреки данным дюркгеймовской поры, чем выше образование, тем ниже риск суицида. Чаще пытаются покончить с собой не слишком квалифицированные рабочие, медицинские сестры, воспитательницы детских садов — то есть люди не очень умелые и вместе с тем не очень решительные. Кого нет — работников административного аппарата и крупных предпринимателей. Зато мелких, типа “челноков”, — хоть отбавляй. В завершенном суициде надежная статистика слаба, но можно сказать, что “организованные”, включенные в какую-то прочную систему люди почти не попадаются. Встречаются, конечно, экзотические экземпляры — какой-нибудь майор, подсевший на азартные игры, — но это исключения.

Молодежь, отмечает Ваулин, в целом более адаптабельна. Но вместе с тем довольно многие успели хлебнуть отравы легких денег и уже не могут уйти из мелкого случайного бизнеса, хлебая почти одни неудачи. Так что рано или поздно этика успеха (“все чего-то стоящие люди должны быть богатыми”) рано или поздно сделается для них смертельно опасной, а альтернативного мироощущения что-то не видать. Вернее, в жизни сколько угодно небогатых людей, вполне довольных жизнью, но в литературе, в кино... Писатели с режиссерами, похоже, даже больше других склонны нагнетать истерию... Однако, благодарение богу, о том, что счастье не в деньгах, не в чинах и не в обжорстве — об этом говорит вся история человечества, решительно вся “мудрость веков”: вполне довольно, чтобы профессиональные властители дум от учителя до телеведущего не затаптывали ее, а пропускали к школьникам, студентам и более взрослым “трудящимся”. Государственной пропаганде для духоподъемности вовсе не нужно лгать — достаточно рассматривать все события не в злободневно-склочном, а в историческом их значении.

Азы же суицидологии должны просто войти во все учебные программы будущих администраторов, особенно медицинских. Чтобы они для начала более спокойно допускали к психотерапевтической работе психологов без медицинского образования. И уж не привлекали, а хотя бы тоже только допускали волонтеров: этический потенциал множества людей, которым недостаточно служить лишь собственной шкуре, дал бы существенный эффект.

Впрочем, какой эффект можно назвать несущественным, когда речь идет о человеческих жизнях? Притом мы не можем предугадать, сколькие, спасая других, спасутся сами.

Казне же это не будет стоить ни копейки