Новости  О сервере  Структура  Адреса и ссылки  Книга посетителей  Форум  Чат Поиск по сайту

Кабинет нарколога _ Наркология on-line _ Прием доктора Пилюлькина _ Краткосрочная психотерапия в наркологии Ликбез _  Химия и жизнь _ Если друг оказался вдруг... _ Мифы и легенды _ Правдивые истории _ Частые вопросы _ Проверь себя _  Родительский уголок _ Родители родителям _ Ранняя диагностика _ Агитпросвет _ Место импульсивности в клинике наркологии  Закон сур-р-ов! _ Законы и нормативные документы _ Даешь систему! _  Сверхценные идеи _ Косые взгляды _ Глас народа _  Самопомощь _ Виртуальная группа _ Анонимные Наркоманы _ Сокрушающий курс _

Рассмотрены биологические аспекты синдрома психической зависимости при аддиктивных болезнях химической этиологии. Оценены биологические модели, используемые при изучении синдрома психической зависимости. Подчеркивается, что биологическая наука должна выступать в качестве интегрирующего фактора при рассмотрении патогенеза синдрома, поскольку представления о зависимости от психоактивных веществ могут быть сформулированы лишь на основе междисциплинарного подхода. Биологические факторы составляют важный блок информации, используемой при определении риска аддиктивной болезни у конкретного индивида. При этом интегрирующая роль биологии существенно возрастает.

А. Головко, Л. Леонтьева, С. Головко

Аддиктивные заболевания химической этиологии включают ряд нозологических форм в зависимости от психоактивного вещества (ПАВ), вызвавшего данную зависимость: алкоголизм, наркомании, токсикомании, зависимость от табака и др. В соответствии с Международной классификацией болезней десятого пересмотра, аддиктивные болезни включены в F 10.1-F 19.1 "неоднократное употребление ПАВ с вредными последствиями", и в F 10.2-F 19.2 "синдром зависимости от ПАВ" [40]. Синдром психической (психологической) зависимости, определяемый как совокупность психического влечения к ПАВ и способности достижения состояния психического комфорта в интоксикации [30], имеет особенности применительно к конкретной форме аддиктивной болезни [9, 13, 23, 30]. Синдром способен трансформироваться от уровня обсессивного влечения до неконтролируемых компульсий и до импульсивных влечений, протекающих с расстройствами сознания [18, 23].

В патогенезе синдрома психической зависимости тесно переплетаются представления различных биологических и социальных наук: анатомии, нейрофизиологии, нейрохимии, биохимии, токсикологии, психиатрии, психологии, психотерапии. Это отражается в многочисленных концепциях, обосновывающих патогенез синдрома и патогенез аддиктивных болезней. Решение проблемы предпринималось с позиций единства нейроанатомических и нейрохимических субстратов аддиктивных заболеваний, теорий доминанты и функциональных систем, авторской концепции "флуктуирующего эмоционального градиента" [33, 35, 37, 38, 43, 71, 73, 95, 116].

T.E.Robinson и К.С.Berridge в 1993 г.предложили, а в последующем развили теорию о формировании повышенной чувствительности к повторному воздействию наркотиком, подразумевая под этим не только усиление локомоторной активности, но и возрастание эйфоригенных эффектов ПАВ. Данную теорию можно назвать биолого-психологической, поскольку в ней предпринята попытка экстраполировать нейрохимические особенности индивида на некоторые стороны аддиктивного поведения наркоманов [93-95].

Гипотеза об имеющей место конституциональной дисфункции нейрохимических процессов, которая обеспечивает поведенческие изменения и психологический дискомфорт. Восстановление имеющегося нейрохимического (и поведенческого) дисбаланса достигается поиском и приемом соответствующего ПАВ [61, 67]. В качестве примера данной гипотезы приводят состояние "hypo-endorphenia", ведущего к опиатной наркомании [67]. В подтверждение излагаемой концепции можно привести работы отечественных специалистов о связи различных типов наркоманий с психическими особенностями пациентов [14, 23, 31]. Практическое приложение рассматриваемая гипотеза находит при попытках проводить корреляционные связи между нейрохимическим паттерном индивида и возможностью формирования аддиктивной патологии [2-4, 49, 58]. Гипотеза конституционального психологического дискомфорта логично дополняется концепцией атарактической мотивации, заключающейся в "стремлении применения веществ с целью смягчения или устранения эмоционального дискомфорта" [21, 24].

Гипотеза эмоциональной реактивности. Ее суть состоит в том, что предиспозиция к злоупотреблению ПАВ выше у организмов, эмоциональное реагирование которых неадекватно интенсивности переживаемого социального стресса [67, 68, 89]. Предпринимаются попытки объяснить данное несоответствие генотипическими особенностями сравниваемых организмов [67]. Приведенная гипотеза может быть использована при обосновании низкой устойчивости индивида к стрессам в качестве этиологического фактора аддиктивных заболеваний.

Следующая гипотеза близка предыдущим концепциям. Фактором, способствующим зависимости, называют дизрегуляцию гедонистического гомеостазиса, или синдром дефицита удовольствия [6, 72]. Под последним следует понимать наличие врожденной или приобретенной дисфункции систем вознаграждения (рассматриваются ниже). Ее признаком можно считать высокий порог эмоционального реагирования на естественные раздражители: еду, секс, отдых, общение с друзьями, творческие успехи и т.п. Считается, что нейрохимической основой синдрома дефицита удовольствия может быть функциональная недостаточность дофаминергической (ДА-ергической) нейропередачи [3, 6]. С другой стороны, хроническая наркотизация (алкоголизация) ослабляет поток положительных эмоций за счет естественных индукторов (ангедония) и ориентирует индивида на восполнение эмоционального дефицита посредством очередного употребления ПАВ. В периоде ремиссии (protracted withdrawal) подобный эмоциональный голод генерирует симптомы тревоги, депрессии, дисфории [46, 73], которые и формируют психофизиологическую базу для возобновления наркотизации или алкоголизации (в экспериментальной наркологии такое состояние называется reinstatement, а в клинической практике говорят о срыве ремиссии - relapse) [53].

Некоторые из перечисленных взглядов можно рассматривать и как элемент этиологии аддиктивных болезней (гипотеза о конституциональной дисфункции нейрохимических процессов, гипотеза о синдроме дефицита удовольствия и др.). В данном обзоре эти и другие аспекты рассматриваются с позиций биологической науки как интегрирующего фактора для понимания синдрома психической зависимости при аддиктивных заболеваниях химической этиологии.

Синдром психической зависимости объединяет такие психические процессы как эмоции, память, мотивации. В реализации синдрома задействованы различные нейроанатомические структуры, многие нейромедиаторные системы. Понятийный аппарат синдрома включает термины и определения многих биологических и социально-политических наук. Например, понимание синдрома и аддиктивной болезни в целом невозможно без учета важнейших свойств личности, черт характера индивида, его темперамента, предшествующих заболеваний (преморбида), наследственных, социальных и иных факторов [6, 15, 32]. Сказанное свидетельствует о необходимости использования междисциплинарного подхода при рассмотрении патогенеза синдрома психической зависимости [50, 72, 108, 112], а источниками основных сведений по-прежнему остаются исследования в области психологии, нейрофизиологии, нейрохимии, анатомии.

В частности, с использованием методических подходов перечисленных наук доказано, что центры регуляции эмоций сосредоточены преимущественно в лимбической системе (гиппокамп, гипоталамус, миндалевидный комплекс, прилежащее ядро – nucleus accumbens, поясная извилина и др.). Нейрональные связи между этими центрами, именуемые подкрепляющими системами, имеют различную химическую принадлежность, по преимуществу моноаминергическую, глутаматергическую, опиоидергическую, ГАМК-ергическую [5, 35, 43].

Морфофункциональной основой подкрепления считается мезокортиколимбическая система мозга [43, 65], а ее деятельность определяется механизмами доминанты, описанными А.А.Ухтомским [38]. Основные компоненты мезокортиколимбической системы: вентральная область покрышки (ventral tegmental area), миндалевидный комплекс, медиальный передний мозговой пучок, прилежащее ядро, медиальная префронтальная кора (рис. 1) [37, 44, 65].

Механизмы подкрепления в зависимости от модальности трансформируемого ими эмоционального компонента подразделяются на положительные и отрицательные [7]. Поэтому считается, что мезокортиколимбическая система является и звеном сложного механизма изменения эмоциональности в сторону ее возрастания или убывания [43, 112]. ПАВ обладают положительными подкрепляющими свойствами (positive reinforcement, rewarding effects, pleasurable effects, hedonic effects) благодаря способности вызывать яркие эмоциональные реакции [26, 34, 113].

Экспериментальные подходы при оценке синдрома психической зависимости в целом соответствуют методикам, используемым для выявления аддиктивных форм поведения животных, которые, в свою очередь, базируются на изучении механизмов подкрепления [82]. Они составляют основу для доклинических исследований наркогенного потенциала новых фармакологических средств [7, 11], а также поиска перспективных средств лечения наркоманий и алкоголизма [66, 91]. О безусловных (первичных) механизмах подкрепления судят по изменению параметров реакции самовведения ПАВ (self-administration) экспериментальными животными. Условные (вторичные) механизмы оцениваются по реакции предпочтения места введения ПАВ (conditioned place preference), а так же по изменению параметров самовведения под влиянием нефармакологических раздражителей (запахи, звуки, свет, стресс) [7, 11, 47, 102, 114].

Два перечисленных подхода позволили не только моделировать синдром психической зависимости от ПАВ, но и выяснить роль конкретной нейромедиаторной системы в формировании синдрома. При этом эффекты ПАВ могут оцениваться как в условиях предварительной модификации той или иной медиаторной системы (эксперименты с системным или локальным введением модуляторов обмена нейротрансмиттеров, агонистов-антагонистов соответствующих рецепторов, локальным разрушением определенных структур головного мозга, проводящих путей и т.д.), так и при одновременном использовании психоактивного вещества и какого-либо нейрофармакологического препарата [47, 48, 105]. О роли отдельного звена определенной нейромедиаторной системы в механизме подкрепляющего действия ПАВ возможно судить на основании сравнительных экспериментов c животными-мутантами, лишенными того или иного гена (knockout animals), либо в условиях модификации процессов транскрипции (например, с помощью антисенсов; они представляют собой короткие цепочки нуклеотидов, связывающихся с мРНК и блокирующих синтез соответствующего белка) [83, 86, 107].

Корреляционные исследования с оценкой роли тех или иных нейрохимических процессов для формирования синдрома психической зависимости представляются необходимыми для прогнозирования аддиктивной болезни [4, 58, 62, 103].

Практическое значение описанных методов трудно переоценить. Во-первых, они, как уже указывалось, стали экспериментальными моделями при мониторинге новых психофармакологических препаратов на предмет наличия или отсутствия наркогенного потенциала [7, 11]. Во-вторых, анализ данных таких исследований позволил сформулировать основные представления о патогенезе аддиктивных болезней. В третьих, использование в экспериментах многочисленных фармакологических препаратов позволило оптимизировать поиск новых средств для лечения зависимости от ПАВ. В четвертых, знание основных структур систем вознаграждения и их связей стало предпосылкой для разработки нефармакологических методов лечения наркоманий [10, 34, 59].

Оценить функциональное состояние различных структур головного мозга пациентов в процессе формирования (восстановления) аддиктивного поведения позволяют современные методы лучевой диагностики: магнитно-резонансная томография, позитронно-эмиссионная томография и др. [109]. Основное внимание в таких исследованиях направлено на дофаминергические нейромедиаторные системы: рецепторы, ферменты метаболизма дофамина (ДА), белки-транспортеры. Появляются работы, посвященные и другим нейротрансмиттерам [104]. Методы лучевой диагностики позволили провести корреляции между данными о состоянии отдельных участков мозга при наркотизации с сопутствующими условно-рефлекторными факторами, а так же сравнить изменения в мозге от воздействия ПАВ с генотипическими особенностями организма [81, 84].

Отдельного рассмотрения заслуживают методические подходы, позволяющие изучать механизмы восстановления (reinstatement) аддиктивного поведения. Выяснение вклада в этот процесс факторов окружающей среды, включая стрессовые воздействия, состояния той или иной нейромедиаторной системы обеспечивает теоретическую основу для понимания механизмов срыва ремиссии у зависимых от ПАВ пациентов [5, 101, 102]. Подобные знания могут обеспечить разработку мероприятий по поддержанию ремиссии у больных.

В экспериментальных моделях используют животных, предварительно подвергшихся хронической наркотизации (алкоголизации) и в последующем перенесших длительный абстинентный период. Обычно оценивают восстановление аддиктивного поведения на фоне воздействия различными факторами. Выбор факторов определяется возможностью экстраполяции полученных данных на механизмы срыва ремиссии у наркологических пациентов. Например, изучают восстановление систематического приема наркотика (этанола) после однократного повторного введения ПАВ. Кроме того, выясняют роль процессов памяти и внешних факторов, сопутствовавших предварительной наркотизации (алкоголизации) [100, 102, 113].

Оценка особенностей поведения экспериментальных животных в периоде восстановления систематического приема психоактивного вещества на фоне использования лекарственных препаратов различных групп (фармакологических "зондов"), а также, разрушение отдельных образований головного мозга и связей между ними позволяет выяснить роль отдельных нейромедиаторных систем и структурную принадлежность этого процесса [47, 64, 102].

Механизмы положительного подкрепления реализуются через активацию системы (систем) вознаграждения (reward systems). Центральное звено этой системы - дофаминергические нейроны А10 вентральной области покрышки и проекции этих нейронов в прилежащее ядро (в основном в его кору), в префронтальную кору, другие лимбические структуры [11, 88, 112]. Тоническая активация системы вознаграждения медиируется высвобождающимся в прилежащем ядре дофамином через D₁- и, возможно, через D₂-рецепторы. К нейроанатомическим субстратам системы награды относят также голубое пятно, миндалину, околопроводное серое вещество, латеральный гипоталамус, шов, бледный шар (рис. 1) [11, 57, 71, 88].

Все же следует подчеркнуть, что мезолимбическая дофаминовая система – всего лишь часть, хотя и основная, физиологических систем вознаграждения. Она обеспечивает эмоциональное реагирование на естественные подкрепляющие раздражители и вместе с тем прямым или непрямым образом активируется психоактивными веществами [115]. В функционирование reward system вовлечены и другие структуры [65], а нейрохимическая принадлежность медиаторных систем не ограничивается одним дофамином [5, 112]. Накоплены убедительные доказательства участия в осуществлении описываемых процессов серотонина, ацетилхолина, глутаминовой кислоты, ГАМК, различных нейропептидов [47]. По этой причине А.Ю.Беспалов и Э.Э.Звартау справедливо заметили, что "именно вследствие такого нейрохимического и нейроанатомического многообразия попытки дать исчерпывающее описание системы (или систем) награды обречены на неудачу" [5].

Наиболее подробно reward systems изучены на примере опиатов/опиоидов. В регуляции функциональной активности ДА-ергической мезолимбической системы вознаграждения принимают участие опиоидные рецепторы всех трех типов (мю-, дельта- и каппа). мю- и дельта-Опиоиды активируют ДА-ергические нейроны А10 вентральной области покрышки опосредованно – за счет блокирования тормозных ГАМК-интернейронов (рис. 2). При этом усиливается базальная секреция дофамина в nucleus accumbens, и активируется система вознаграждения [11, 57, 74]. Каппа-рецепторы тормозят экзоцитоз ДА в прилежащем ядре (пресинаптическое торможение). Подавление выброса дофамина в nucleus accumbens сопровождается развитием синдрома отмены (дисфория, тревожность и др.). Такие эффекты вызывают каппа-агонисты. Активация ДА-ергической мезолимбической системы награды связана с мю- и дельта₁-опиоидными рецепторами, а дельта₂-агонисты могут инициировать эффекты вознаграждения и без участия дофаминовой нейротрансмиссии [106]. Системы вознаграждения имеют определенный уровень реагирования на внешние воздействия. Повышению этого порога могут соответствовать состояния дисфории и ангедонии [75]. Считается, что ДА-ергический мезолимбический путь - общая мишень для веществ, влияющих на мотивации (аддиктивные или наркогенные агенты) [12, 57, 74], а активация дофаминергической нейротрансмиссии является нейрохимической основой эйфории от психоактивных веществ [116].

Вместе с тем механизмы активации систем вознаграждения для различных ПАВ могут различаться. Например, для амфетаминов инициация процесса контролируется прилежащим ядром, а для кокаина – префронтальной корой. Для опиатов/опиоидов такими "критическими" структурами считаются вентральная область покрышки, прилежащее ядро, гиппокамп, гипоталамус [47, 114, 116].

Возможно, системы награды вовлечены в консолидацию памяти [87, 98]. Запоминание ощущений, связанных с воздействием ПАВ, "addiction memory" [55], составляет определенный элемент патогенеза синдрома психической зависимости [91, 110, 113]. Исследователи пытаются также определить элементы сходства процессов нейрональной пластичности (reorganization of synaptic connections) в процессе наркотизации (алкоголизации) и соответствующими явлениями в периоде обучения (например, длительной потенциацией и длительной депрессией) [85, 91, 112, 117, 118]. Выяснилось, например, что после десятидневной хронической наркотизации крыс морфином (10 мг/кг массы тела, подкожно, два раза в сутки) или героином (1 мг/кг массы тела, подкожно, два раза в сутки) изменялись свойства нейронов гиппокампа поля А1. Начиная с 12-го часа от момента окончания наркотизации и на протяжении 18 часов отмечалось достоверное ослабление длительной потенциации, что свидетельствовало о дезадаптационной перестройке нервных клеток. Ослабление длительной потенциации в гиппокампе морфинизированных животных сопровождалось ухудшением процесса обучения навыку поиска платформы в мутной воде. После повторной инъекции морфина отмечали восстановление электрофизиологических показателей и скорости обучения крыс [91]. Аналогия между обучением, запоминанием и формированием психической зависимости от ПАВ проявлялась на уровне морфологических признаков: данные процессы сопровождались сходными изменениями структуры дендритов и их шипиков (см. обзор [97]). Наиболее подробно морфологические сдвиги (плотность шипиков и количество разветвлений дендритов в прилежащем ядре, коре больших полушарий и префронтальной коре грызунов) изучены при становлении синдрома психической зависимости от психостимуляторов. Как правило, отмечалось нарастание плотности шипиков и интенсивности дендритических разветвлений. Морфин чаще оказывал противоположный эффект на рассматриваемые гистохимические показатели [97].

Нарушения морфологических параметров нейронов сохранялись длительное время от момента окончания хронического воздействия ПАВ. Так, изменение плотности шипиков в коре больших полушарий, прилежащем ядре, миндалине, вентральной области покрышки и в других структурах головного мозга экспериментальных животных отмечались спустя несколько недель-месяцев после окончания хронической интоксикации различными веществами: амфетамином, кокаином, никотином, морфином [69, 96, 97].

Приведенные факты указывают на связь морфологических изменений нейронов после длительных интоксикаций ПАВ с механизмами синдрома психической зависимости. Однако обобщающие заключения в этом плане преждевременны, поскольку существуют значительные различия в гистохимических показателях в зависимости от вида ПАВ, изучаемой структуры, способа наркотизации и пр. [97].

Биологические аспекты синдрома психической зависимости возможно рассматривать не только в рамках патогенеза данной патологии, но и в интересах прогнозирования аддиктивных болезней. Основной вопрос состоит в следующем: могут ли существующие концепции формирования психической зависимости обеспечить более или менее четкое прогнозирование риска формирования аддиктивной болезни у конкретного индивида? Термин "риск" определяется как количественный эквивалент одной из причин какого-либо неблагоприятного явления (эффекта). В словаре С.И.Ожегова [28] риском названа возможность опасности, неудачи. Можно определить риск и как опасность возникновения неблагоприятных последствий, относительно которых неизвестно, наступят они или нет [1]. Знание количественного вклада различных факторов в формирование какого-либо неблагоприятного явления (в данном случае – развитие аддиктивной болезни) позволяет выбрать вариант поведения с учетом опасности, угрозы, возможности неблагоприятных последствий [1].

Аддиктивные болезни химической этиологии, отнесенные Международной классификацией болезней десятого пересмотра к F10 – F19, иногда называют "био-психо-социальными". При этом, по-видимому, подразумеваются их биологические, психологические и социальные причины [14, 16]. Приводятся даже примерные параметры "вклада" в вероятность развития аддиктивной болезни: 40% - наследственные факторы, 60% - факторы внешней среды [36]. Это не противоречит общепринятым представлениям о причинах неинфекционных болезней человека, распределяемых на несколько групп [8]: нездоровый образ жизни – 50%; наследственные (генетические) факторы – 20%; загрязнение окружающей среды – 19%; медицинские – 9%; другие факторы – 2%.

Классификации прогностических (этиологических) факторов аддиктивных заболеваний решают несколько задач:

• прогнозирование риска заболевания у конкретного индивида;
• установление прогноза у пациента (пациентки) с уже развившейся зависимостью;
• оптимизация лечебных мероприятий с целью продления ремиссии;
• рекомендации по проведению профилактических мероприятий конкретному индивиду и населению в целом;
• осуществление рациональной финансовой политики, правильное распределение денежных средств исходя из оценки вклада различных факторов в формирование аддиктивных болезней.

Чаще аддиктивные болезни рассматривают как результат взаимодействия генетической предрасположенности индивида (генетических факторов) с факторами внешней среды [42, 67]. Сходным можно назвать представление Е.А.Кошкиной об эндогенных и экзогенных факторах, влияющих на злоупотребление психоактивными веществами. К эндогенным факторам отнесены генетическая предрасположенность, наличие психических расстройств, пол, возраст, этническая принадлежность; к экзогенным - среда, культура, род деятельности, социальное положение, география проживания, легальность распространения и доступность ПАВ, уровень развития наркологической и психиатрической служб в регионе [22].

Логичным представляется распределение факторов риска аддиктивных заболеваний в зависимости от представлений, с позиций которых рассматривается возникновение данной патологии: биологические, социологические, психологические концепции и соответствующие факторы [30].

Несомненно, ценными представляются подходы по формированию групп факторов риска аддиктивных болезней исходя из материалов масштабных социологических исследований (возраст первого знакомства с ПАВ, пол опрошенных, их социальное и семейное положение, образование, профессия, отношение к проблеме наркотиков, в том числе и к политике государства в этой области и пр.) [17, 41, 44]. Материалы таких работ должны учитываться при разработке профилактических мероприятий.

Классификации факторов риска могут отражать особенности возрастных групп, аддиктивная патология которых является предметом исследования [23, 31], либо ориентироваться на конкретный тип аддиктивного заболевания (зависимость от алкоголя, наркотических средств, органических растворителей и т.д.) [19, 20, 24, 29, 41, 50]. При группировании факторов риска возможны градации по возрасту, генетическим особенностям, семейным взаимоотношениям. Как правило, эти ограничения носят условный характер, поскольку все они необходимы для решения конкретной задачи (прогнозирование, профилактика, планирование экономической политики и пр.).

С семантической точки зрения вряд ли целесообразно противопоставлять термины "факторы риска" аддиктивной болезни [24], "условия, необходимые для формирования зависимости от ПАВ" [26], "факторы, влияющие на злоупотребление ПАВ" [22], "пронаркотические" факторы [39], "факторы-предикторы зависимого поведения" [41], так как все они используются для достижения одной цели: определить возможность развития патологии. При этом, конечно, не должна теряться грань между причинами и условиями становления зависимостей [24]. Не следует также путать рассматриваемые здесь категории с диагностическими признаками психических расстройств и расстройств поведения, связанных с употреблением ПАВ [40].

Все сказанное свидетельствует о достаточной сложности этиологических аспектов алкоголизма, наркоманий и токсикоманий и о необходимости дальнейшей систематизации факторов риска данной патологии. Наиболее простой вариант – распределить все факторы, способствующие злоупотреблению ПАВ, на три группы.

1. Факторы, определяемые психоактивным веществом (наркогенный потенциал, доступность, стоимость и пр.).
2. Факторы, связанные с индивидом (возраст, пол, этнические особенности, наследственная предрасположенность, пре-, пери- и постнатальная патология, психическая индивидуальность человека, т.е. его темперамент и характер, свойства личности, наличие предшествующей психиатрической патологии, неспособность адаптироваться в новой обстановке и т.д.).
3. Социальные факторы, включающие дефекты воспитания, неблагоприятную семейную обстановку, депривацию, низкий уровень жизни, отсутствие четкой государственной политики по профилактике аддиктивных болезней и пр. (рис. 3) [16, 22, 30].

Понятно, что самостоятельность некоторых из перечисленных показателей относительна. Справедливо будет сказать, что многие факторы формируются посредством взаимодействий. Так, черты характера, свойства личности индивида (факторы, связанные с индивидом) развиваются на конкретной биологической основе под влиянием семьи, школы, всего общества (социальные факторы). Результирующей подобного взаимодействия может стать особое образование – зависимая личность, носитель (носительница) которой имеют повышенный риск заболеть алкоголизмом, наркоманией, токсикоманией и пр. [24]. Доступность, стоимость ПАВ в данной популяции (факторы, определяемые психоактивным веществом) формируются государственной политикой, отношением общества к употреблению психоактивных веществ (вещества), географическим положением страны, вовлеченностью ее в каналы распространения наркотиков и пр. (социальные факторы).

Предполагается, что взаимодействие факторов психоактивного вещества и факторов индивида может привести к развитию болезни лишь при соблюдении ряда условий. Так, Е.Г.Минков [26] в совокупности условий, "необходимых и достаточных для формирования зависимости от психоактивных веществ", выделяет факторы самого токсиканта (его безусловная доступность для всех членов данной популяции), особенности реакции индивида на воздействие веществом (преобладание положительно окрашенных переживаний, усиление подобных эффектов ПАВ на фоне стресса и пр.). Индивид, кроме того, должен иметь ряд особенностей личности (слабая развитость или малая выраженность мотивационных детерминант, таких как потребности, интересы, побуждения и т.п.; эгоцентризм, антисоциальность, нечестолюбивость и др.), именуемых латентной селективной мотивационной недостаточностью.

Важно не только определить перечень факторов риска, но и оценить их вклад в вероятность возникновения патологии. Так, считается, что более раннее начало употребления ПАВ является неблагоприятным прогностическим признаком при наркоманиях [16, 19, 23, 27]. При проведении корреляций между возрастом первого знакомства с наркотиком или органическим растворителем и возможностью последующего развития болезни выяснилось, что наиболее уязвимыми оказываются мальчики 15-17 лет. Отодвигание времени первого знакомства с ПАВ понижает вероятность развития заболевания [17]. Сходный вывод сделан и в работе [54]. В этом исследовании установлено, что увеличение "возраста" первого знакомства с наркотиком на один год уменьшает риск последующего развития наркомании на 4%. Данный вывод особенно актуален для лиц мужского пола. В процессе последующего формирования "групп риска" необходим учет многих факторов, включая этническую принадлежность. Например, упомянутый выше принцип об отрицательной корреляционной связи между возрастом первого знакомства с наркотиком и возможностью формирования заболевания неприменим к афроамериканцам [54].

Оправданными следует считать попытки построения вариационных рядов факторов, включая и биологические, в зависимости от их важности для возникновения аддиктивной патологии. А.А.Козлов и М.Л.Рохлина использовали такой подход при оценке значимости многих показателей для становления наркоманической личности. Как оказалось, на скорость формирования названного состояния влияли (в порядке убывания): перинатальная патология > наследственная отягощенность алкоголизмом, наркоманиями и психическими заболеваниями > личностные девиации в преморбиде > ранний возраст начала наркотизации > вид наркотика > условия воспитания > алкоголизация до начала употребления наркотиков > длительность наркотизации [19]. Целям прогнозирования аддиктивных болезней служат также исследования, в которых факторы риска не ранжированы по степени значимости [3, 24, 27].

Факторы риска (факторы-предикторы), относящиеся к индивиду, включают широкий перечень показателей: от структурно-функциональных параметров генов до обобщающих характеристик личности (рис. 3). Разумеется, что для формирования свойств личности решающую роль играют семья, школа, общество. Поэтому факторы индивида могут подразделяться на подгруппы в соответствии с общепринятой структуризацией психической индивидуальности [24]. Биологические факторы, включающие особенности генома, нейрохимических и нейрофизиологических процессов, особенности токсикокинетики ПАВ, темперамент, возраст, пол, этнические особенности, преморбид, наследственную предрасположенность. Факторы психолого-социальной составляющей - черты характера, свойства личности. Можно выделить также индивидуально-психопатологические факторы - т.е. биологические и психологические особенности индивида, способствующие развитию аддиктивной болезни, в том числе отклонения черт характера и свойств личности с соответствующими поведенческими эквивалентами (зависимая личность); особенности эмоционального реагирования (наличие синдрома дефицита удовольствия); недостаточная устойчивость к стрессам [6, 16, 24, 27, 30].

В настоящее время существует возможность использования многих биологических показателей для прогнозирования возможности формирования синдрома психической зависимости и аддиктивной болезни.

1. Изучение генов, формирующих предрасположенность к аддиктивным заболеваниям.
2. Оценка особенностей нейрохимического и нейрофизиологического паттернов индивида, свидетельствующих о возможности формирования аддиктивной болезни; наличие морфологических и функциональных нарушений ЦНС, обусловленных пре-, пери- и постнатальной патологией.
3. Характерологические и личностные особенности индивида, изучение его поведения, включая и патологические формы (девиантное, делинквентное и пр.); этот блок прогностической информации тесно связан с показателями нейрофизиологического паттерна.

Бурно развивающимся направлением современной наркологии считается идентификация особенностей генов для прогнозирования аддиктивных болезней [6, 45, 77]. Перечень генов-предикторов непрерывно расширяется. В орбиту генетических исследований вовлекаются не только "традиционные" нейромедиаторные системы (ДА-ергические, ГАМК-ергические, глутаматергические, опиоидергические и др.) [4, 49, 76, 79, 83], но и каскады внутриклеточной трансдукции (вторичные мессенджеры), "ранние" гены и экспрессируемые ими белки-регуляторы (третичные мессенджеры) [45], системы биотрансформации ПАВ [52, 99].

Риск формирования аддиктивной патологии в таких исследованиях оценивается посредством сравнения количественных параметров полиморфизма нуклеотидных последовательностей отдельных локусов генов с наличием болезни у обследуемых [4, 76, 79]. Нередко опытную группу участников исследования делят по принципу наследственной отягощенности [4], путей введения наркотика [78], наличия сопутствующей психиатрической патологии [60]. Это позволяет получить дополнительную информацию в интересах оценки риска развития алкоголизма и наркоманий. Прогностическая значимость получаемых при этом данных значительно повышается.

Реальную помощь в прогнозировании возможности развития аддиктивной патологии и синдрома психической зависимости могут дать сведения о показателях нейрохимического и нейрофизиологического статуса индивида. К числу таких данных относят количественные параметры синтеза, накопления, экзоцитоза и инактивации нейротрансмиттеров [80], характеристики пре- и постсинаптических рецепторов [70, 92, 111], сведения о системах трансдукции сигнала внутрь клетки [55, 56, 90]. Современные технологии позволяют судить о состоянии перечисленных биологических систем не только на основании биохимических показателей периферической крови человека [2-4], но и посредством современных методов лучевой диагностики (обсуждены выше). Интересам прогноза аддиктивных болезней и синдрома психической зависимости служат данные нейрофизиологических и психологических исследований. Среди них – показатели стрессоустойчивости, тревожности, депрессивная симптоматика, особенности эмоционального реагирования и присутствие синдрома дефицита удовольствия, характеристики вызванных потенциалов головного мозга (волна Р 300) [3, 6, 23, 31, 41, 51].

Достоверность причинно-следственных связей между полиморфизмом генов и иными биологическими факторами, с одной стороны, и вероятностью формирования аддиктивной патологии, с другой стороны, может быть достигнута посредством вовлечения в анализ максимально возможного числа показателей. Присоединение к такой базе данных материалов анализа модифицирующих факторов окружающей среды еще более повышает объективность исследования [3, 17, 19, 41].

Таким образом, представления о биологических основах синдрома психической зависимости при аддиктивных болезнях химической этиологии могут быть сформированы с учетом сведений различных наук. Эти представления аккумулируют генетические, нейрохимические, нейрофизиологические, личностные характеристики индивида. Использование подобных сведений в интересах понимания патогенеза химических зависимостей, их профилактики и лечения возможно только с позиций междисциплинарного подхода, а биологическая наука должна выступать в качестве решающего интегрирующего фактора.

Список литературы

1. Агаджанян Н.А., Ступаков Г.П., Ушаков И.Б., Полунин И.Н., Зуев В.Г. Экология, здоровье, качество жизни (очерки системного анализа). М., Астрахань: АГМА, 1996. 260 с.
2. Анохина И.П. // Лекции по наркологии / Под ред. Н.Н.Иванца. М.: Нолидж, 2000. С. 16.
3. Анохина И.П. // Психиатрия и психофармакотерапия. 2001. Т. 3. № 3. С. 76.
4. Анохина И.П., Иванец Н.Н., Шамакина И.Ю., Кибитов А.И., Воскобоева Е.Ю., Хуснутдинова Э.К. // Наркология. 2004. № 6. С. 71.
5. Беспалов А.Ю., Звартау Э.Э. Нейропсихофармакология антагонистов NMDA-рецепторов. СПб.: Невский диалект, 2000. 297 с.
6. Бочков Н.П., Асанов А.Ю., Аксенова М.Г., Новиков А.В., Демикова Н.С. // Наркология. 2003. № 1. С. 7.
7. Вальдман А.В., Бабаян Э.А., Звартау Э.Э. Психофармакологические и медико-правовые аспекты токсикоманий. М.: Медицина, 1988. 288 с.
8. Дубров А.П. Экология жилища и здоровье человека. Уфа: Слово, 1995. 96 с.
9. Ерышев О.Ф., Рыбакова Т.Г., Шабанов П.Д. Алкогольная зависимость: Формирование, течение, противорецидивная терапия. СПб.: ЭЛБИ-СПб, 2002. 192 с.
10. Завьялова Н.Е. Сравнительная характеристика клинической динамики опийной наркомании при традиционных и нейрохирургических способах терапии: Автореферат дисс. … кандидата мед. наук / НИИ психического здоровья ТНЦ СО РАМН. Томск, 2000. 26 с.
11. Звартау Э.Э. // Методология изучения наркотоксикоманий. Итоги науки и техн. ВИНИТИ. Сер. Наркология. М., 1988. Т. 1. 168 с.
12. Звартау Э.Э., Кузьмин А.В. // Анест. и реаниматол. 1996. № 4. С. 13.
13. Иванец Н.Н. // Лекции по наркологии / Под ред. Н.Н.Иванца. М.: Нолидж, 2000. С. 97.
14. Иванец Н.Н., Винникова М.А. Героиновая наркомания (постабстинентное состояние: клиника и лечение). М.: Медпрактика, 2000. 122 с.
15. Игонин А.Л., Кривенков А.Н., Кулагина Н.Е., Тузикова Ю.Б., Карабулькин В.Н. // Рос. психиатр. журн. 2003. № 2. С. 52.
16. Каражанова А.С. // Наркология. 2003. № 11. С. 37.
17. Кесельман Л.Е., Мацкевич М.Г. Социальное пространство наркотизма. Тимофеев Л.М. Наркобизнес. Начальная теория экономической отрасли. СПб.: Медицинская пресса, 2001. 272 с.
18. Клименко Т.В., Субханбердина А.С. // Наркология. 2002. № 11. С. 31.
19. Козлов А.А., Рохлина М.Л. // Журн. неврол. и психиатрии им. С.С.Корсакова. 2001. Т. 101. № 5. С. 16.
20. Кондрашенко В.Т., Скугаревский А.Ф. Алкоголизм / Под ред. П.П.Волкова. Мн.: Беларусь, 1983. 288 с.
21. Короленко Ц.П., Донских Т.А. Семь путей к катастрофе: Деструктивное поведение в современном мире. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1990. 224 с.
22. Кошкина Е.А. // Наркология. 2004. № 1. С. 16.
23. Личко А.Е., Битенский В.С. Подростковая наркология: Руководство. Л.: Медицина, 1991. 304 с.
24. Менделевич В.Д. Наркозависимость и коморбидные расстройства поведения (психологические и психопатологические аспекты). М.: МЕДпресс-информ, 2003. 328 с.
25. Менделевич В.Д. Психиатрическая пропедевтика / Изд. 3-е. М.: МЕДпресс-информ, 2004. 528 с.
26. Минков Е.Г. // Вопросы наркологии. 2000. № 3. С. 51.
27. Москаленко В.Д. // Наркология. 2004. №. 11. С. 63.
28. Ожегов С.И. Словарь русского языка / Под ред. Н.Ю.Шведковой: Изд. 21-е. М.: Рус. яз., 1989. 924 с.
29. Портнов А.А., Пятницкая И.Н. Клиника алкоголизма / Изд. 2-е. М.: Медицина, 1973. 368 с.
30. Пятницкая И.Н. Наркомании: Руководство для врачей. М.: Медицина, 1994. 544 с.
31. Пятницкая И.Н., Найденова Н.Г. Подростковая наркология. М.: Медицина, 2002. 256 с.
32. Сиволап Ю.П. // Рос. психиатр. журн. 2003. № 2. С. 55.
33. Судаков К.В. // Вестник РАМН. 2001. № 4. С. 3.
34. Судаков К.В., Быкова Е.В., Джебраилова Т.Д., Каштанов С.И., Козель А.И., Оришич Ю.П., Попов Г.К., Русакова И.В., Судаков С.К., Умрюхин Е.А., Шахматов В.Ю. // Наркология. 2004. № 1. С. 22.
35. Судаков С.К. // Вестник РАМН. 1997. № 12. С. 52.
36. Судаков С.К. // Наркология. 2004. № 9. С. 24.
37. Судаков С.К., Судаков К.В. // Наркология. 2003. № 1. С. 38.
38. Ухтомский А.А. Доминанта. М.-Л.: Наука, 1966. 273 с.
39. Цетлин М.Г., Пелипас В.Е., Елшанский С.П. // Вопросы наркологии. 2004. № 1. С. 47.
40. Чуркин А.А., Мартюшов А.Н. Краткое руководство по использованию МКБ-10 в психиатрии и наркологии. М.: Триада-Х, 2000. 232 с.
41. Шабалина В.В. Психология зависимого поведения: На примере поведения, связанного с употреблением наркотиков и других психоактивных веществ. СПб.: Изд-во С.-Петербург. ун-та, 2004. 336 с.
42. Шабанов П.Д. Наркология: Практическое руководство для врачей. М.: ГЭОТАР-МЕД, 2003. 560 с.
43. Шабанов П.Д., Ноздрачев А.Д., Лебедев А.А., Лебедев В.А. // Рос. физиол. журн. им. И.М.Сеченова. 2000. Т. 86. № 8. С. 935.
44. Шабанов П.Д., Штакельберг О.Ю. Наркомании: патопсихология, клиника, реабилитация / Под ред. А.Я.Гриненко. СПб.: Лань, 2000. 368 с.
45. Agatsuma S., Hiroi N. // Nihon Shinkei Seishin Yakurigaku Zasshi. 2004. V. 24. № 3. P. 137. [Article in Japanese].
46. Aston-Jones G., Harris G.C. // Neuropharmacology. 2004. V. 47. Suppl. 1. P. 167.
47. Bardo M.T. // Crit. Rev. Neurobiol. 1998. V. 12. № 1-2. P. 37.
48. Berridge K.C., Robinson T.E. // Brain Res. Rev. 1998. V. 28. № 3. P. 309.
49. Bond C., LaForge K.S., Tian M., Melia D., Zhang S., Borg L., Gong J., Schluger J., Strong J.A., Leal S.M., Tischfield J.A., Kreek M.J., Yu L. // Proc. Natl. Acad. Sci. U S A. 1998. V. 95. № 16. P. 9608.
50. Cami J., Farre M. // N. Engl. J. Med. 2003. V. 349. № 10. P. 975.
51. Carlson S.R., Iacono W.G., McGue M. // Biol. Psychol. 2002. V. 61. № 1-2. P. 203.
52. Chen W.J., Loh E.W., Hsu Y.P., Cheng A.T. // Biol. Psychiatry. 1997. V. 41. № 6. P. 703.
53. De Vries T.J., Shippenberg T.S. // J. Neurosci. 2002. V. 22. № 9. P. 3321.
54. Efreom F. // Brown Univ. Dig. Addict. Theory and Appl. 1999. V. 18. № 4. P. 1.
55. Erdtmann-Vourliotis M., Mayer P., Linke R., Riechert U., Hollt V. // Mol. Brain Res. 1999. V. 72. № 1. P. 1.
56. Erdtmann-Vourliotis M., Mayer P., Riechert U., Grecksch G., Hollt V. // Mol. Brain Res. 1998. V. 61. № 1-2. P. 51.
57. Erickson C.K. // Alcohol and Alcoholism. 1996. V. 31. Suppl. P. 5.
58. Franke P., Nothen M.M., Wang T., Neidt H., Knapp M., Lichtermann D., Weiffenbach O., Mayer P., Hollt V., Propping P., Maier W. // Am. J. Med. Genet. 1999. V. 88. № 5. P. 462.
59. Gao G., Wang X., He S., Li W., Wang Q., Liang Q., Zhao Y., Hou F., Chen L., Li A. // Stereotact. Funct. Neurosurg. 2003. V. 81. № 1-4. P. 96.
60. Gelernter J., Kranzler H., Lacobelle J. // Genomics. 1998. V. 52. № 3. P. 289.
61. Goldstein A. // J. Psychoactive Drugs. 1991. V. 23. № 2. P. 123.
62. Guitart X., Beitner-Johnson D., Marby D.W., Kosten T.A., Nestler E.J. // Synapse. 1992. V. 12. № 3. P. 242.
63. Herz A. // Can. J. Physiol. Pharmacol. 1998. V. 76. № 3. P. 252.
64. Huang N.K., Tseng C.J., Wong C.S., Tung C.S. // Pharmacol. Biochem. Behav. 1997. V. 56. № 3. P. 363.
65. Ikemoto S., Panksepp J. // Brain Res. Rev. 1999. V. 31. № 1. P. 6.
66. June H.L., Grey C., Warren-Reese C., Durr L.F., Ricks-Cord A., Johnson A., McCane S., Williams L.S., Mason D., Cummings R., Lawrence A. // Alcohol. Clin. Exp. Res. 1998. V. 22. № 9. P. 2174.
67. Kabbaj M., Evans S., Watson S. J., Akil H. // Neuropharmacology. 2004. V. 47. Suppl. 1. P. 111.
68. Kabbaj M., Norton C.S., Kollack-Walker S., Watson S.J., Robinson T.E., Akil H. // Psychopharmacology (Berlin). 2001. V. 158. № 4. P. 382.
69. Kolb B., Gorny G., Li Y., Samaha A.N., Robinson T.E. // Proc. Natl. Acad. Sci. U S A. 2003. V. 100. № 18. P. 10523.
70. Konishi T., Calvillo M., Leng A.S., Lin K.M., Wan Y.J. // Alcohol. 2004. V. 32. № 1. P. 45.
71. Koob G.F., Bloom F.E. // Science. 1988. V. 242. № 4879. P. 715.
72. Koob G.F., Le Moal M. // Science. 1997. V. 278. № 5335. P. 52.
73. Koob G.F., Le Moal M. // Neuropsychopharmacology. 2001. V. 24. № 2. P. 97.
74. Koob G.F., Roberts A.J., Schulteis G., Parsons L.H., Heyser C.J., Hyytia P., Merlo-Pich E., Weiss F. // Alcohol. Clin. Exp. Res. 1998. V. 22. № 1. P. 3.
75. Koob G.F., Weiss F. // Recent Dev. Alcohol. 1992. V. 10. P. 201.
76. Kotler M., Cohen H., Segman R., Gritsenko I., Nemanov L., Lerer B., Kramer I., Zer-Zion M., Kletz I., Ebstein R.P. // Mol. Psychiatry. 1997. V. 2. № 3. P. 251.
77. Kreek M.J., Nielsen D.A., LaForge K.S. // Neuromolecular Med. 2004. V. 5. № 1. P. 85.
78. Li T., Liu X., Zhao J., Hu X., Ball D.M., Loh el-W., Sham P.C., Collier D.A. // Am. J. Med. Genet. 2002. V. 114. № 3. P. 329.
79. Li T., Xu K., Deng H., Cai G., Liu J., Liu X., Wang R., Xiang X., Zhao J., Murray R.M., Sham P.C., Collier D.A. // Mol. Psychiatry. 1997. V. 2. № 5. P. 413.
80. Limosin F., Loze J.Y., Boni C., Fedeli L.P., Hamon M., Rouillon F., Ades J., Gorwood P. // Neurosci. Lett. 2004. V. 362. № 2. P. 91.
81. Mattay V.S., Goldberg T.E., Fera F., Hariri A.R., Tessitore A., Egan M.F., Kolachana B., Callicott J.H., Weinberger D.R. // Proc. Natl. Acad. Sci. U S A. 2003. V. 100. № 10. P. 6186.
82. McBride W.J., Murphy J.M., Ikemoto S. // Behav. Brain Res. 1999. V. 101. № 2. P. 129.
83. Mohn A.R., Yao W.-D., Caron M.G. // Neuropharmacology. 2004. V. 47. Suppl. 1. P. 101.
84. Morgan D., Grant K.A., Gage H.D., Mach R.H., Kaplan J.R., Prioleau O., Nader S.H., Buchheimer N., Ehrenkaufer R.L., Nader M.A. // Nat. Neurosci. 2002. V. 5. № 2. P. 169.
85. Nestler E.J. // Science. 2001. V. 292. № 5525. P. 2266.
86. Noda Y., Mamiya T., Nabeshima T. // Nippon Yakurigaku Zasshi. 2001. V. 117. № 1. P. 21. [Article in Japanese].
87. Noda Y., Nabeshima T. // Nippon Yakurigaku Zasshi. 2002. V. 119. № 4. P. 213. [Article in Japanese].
88. Nutt D.J. // Lancet. 1996. V. 347. № 8993. P. 31.
89. Piazza P.V., Deminiere J.M., Le Moal M., Simon H. // Science. 1989. V. 245. № 4925. P. 1511.
90. Pontieri F.E., Calo L., Di Grezia R., Orzi F., Passarelli F. // Eur. J. Pharmacol. 1997. V. 335. № 2-3. P. 133.
91. Pu L., Bao G.-B., Xu N.-J., Ma L., Pei G. // J. Neurosci. 2002. V. 22. № 5. 1914.
92. Racz I., Bilkei-Gorzo A., Toth Z.E., Michel K., Palkovits M., Zimmer A. // J. Neurosci. 2003. V. 23. № 6. P. 2453.
93. Robinson T.E., Berridge K.C. // Brain Res. Rev. 1993. V. 18. № 3. P. 247.
94. Robinson T.E., Berridge K.C. // Addiction. 2000. V. 95. Suppl. 2. P. S91.
95. Robinson T.E., Berridge K.C. // Annu. Rev. Psychol. 2003. V. 54. P. 25.
96. Robinson T.E., Kolb B. // Synapse. 1999. V. 33. № 2. P. 160.
97. Robinson T.E., Kolb B. // Neuropharmacology. 2004. V. 47. Suppl. 1. P. 33.
98. Routtenberg A. // Fed. Proc. 1979. V. 38. № 11. P. 2446.
99. Samochowiec J., Lesch K.P., Rottmann M., Smolka M., Syagailo Y.V., Okladnova O., Rommelspacher H., Winterer G., Schmidt L.G., Sander T. // Psychiatry Res. 1999. V. 86. № 1. P. 67.
100. Sarnyai Z., Shaham Y., Heinrichs S.C. // Pharmacol. Rev. 2001. V. 53. № 2. P. 209.
101. Shaham Y., Erb S., Stewart J. // Brain Res. Rev. 2000. V. 33. № 1. P. 13.
102. Shalev U., Grimm J.W., Shaham Y. // Pharmacol. Rev. 2002. V. 54. № 1. P. 1.
103. Shi J., Hui L., Xu Y., Wang F., Huang W., Hu G. // Hum. Mutat. 2002. V. 19. № 4. P. 459.
104. Springer C.S. // Functional Magnetic Resonance Imaging / Editors: Moonen C.T., Bandettini P.A. Springer Verlag, New York, 1999. P. 91.
105. Stinus L., Nadaud D., Deminiere J.M., Jauregui J., Hand T.T., Le Moal M. // Biol. Psychiatry. 1989. V. 26. № 4. P. 363.
106. Suzuki T., Misawa W. // Nippon Yakurigaku Zasshi. 1997. V. 109. № 4. P.165. [Article in Japanese].
107. Tolliver B.K., Sganga M.W., Sharp F.R. // Eur. J. Neurosci. 2000. V. 12. № 9. P. 3399.
108. Van Ree J.M., Gerrits M.A.F.M., Vanderschuren L.J.M.J. // Pharmacol. Rev. 1999. V. 51. № 2. P. 341.
109. Volkow N.D., Fowler J.S., Wang G.J. // Neuropharmacology. 2004. V. 47. Suppl. 1. P. 3.
110. Weiss F., Ciccocioppo R., Parsons L.H., Katner S., Liu X., Zorrilla E.P., Valdez G.R., Ben-Shahar O., Angeletti S., Richter R.R. // Ann. N Y Acad. Sci. 2001. V 937. P. 1.
111. Wernicke C., Samochowiec J., Schmidt L.G., Winterer G., Smolka M., Kucharska-Mazur J., Horodnicki J., Gallinat J., Rommelspacher H. // Biol. Psychiatry. 2003. V. 54. № 9. P. 922.
112. White F.J. // J. Neurosci. 2002. V. 22. № 9. P. 3303.
113. White N.M. // Addiction. 1996. V. 91. № 7. P. 921. Disc. P. 951.
114. Wise R.A. // Pharmacol. Ther. 1987. V. 35. № 1-2. P. 227.
115. Wise R.A. // Neuron. 2002. V. 36. № 2. P. 229.
116. Wise R.A., Bozarth M.A. // Psychiatr. Med. 1985. V. 3. № 4. P. 445.
117. Wolf M.E. // Prog. Neurobiol. 1998. V 54. № 6. P. 679.
118. Wolf M.E., Sun X., Mangiavacchi S., Chao S.Z. // Neuropharmacology. 2004. V. 47. Suppl. 1. P. 61.

Regional medicinal therapy and diagnostics center "Behterev", 6.Korabelnaja str., Saint Petersburg, 198096, RUSSIA; Phone (812) 783-9357, 324-0418, 783-9275; Fax (812) 324-04-08, E-mail: prgolovko@inbox.ru

**State University of New York, Upstate Medical University, Syracuse, NY 13210, U.S.A., Phone (315) 464-3283, E-mail: leontiel@upstate.edu

* - To whom all correspondence should be addressed.

The biological aspects of psychic dependence syndrome (craving) in addictive disorders are discussed. Some biological models of craving are evaluated. It is also worth pointing that biology has to be as integrative factor to elucidate the pathogenesis of dependence because of its interdisciplinary approaches. The integrative role of biology is increasing in prognostic evaluation of addictive predictor factors.

Рис. 1. Схема мезокортиколимбической дофаминовой системы крысы [65], с дополнениями.

• БШ – бледный шар
• ВБ – верхний бугорок
• ВОП – вентральная область покрышки
• Г – гиппокамп
• ГП – голубое пятно
• ЛГ – латеральный гипоталамус
• МИНД - миндалина
• МОЗ – мозжечок
• МТ – мозолистое тело
• НБ – нижний бугорок
• ОЛ – обонятельная луковица
• ОСВ – околопроводное серое вещество
• П - перегородка
• ПФК – префронтальная кора
• ПЯ – прилежащее ядро
• Т – таламус
• ФК – фронтальная кора
• ХС – хвостатое ядро - скорлупа

Рис. 2. Механизм влияния опиатов на дофаминергические нейроны мезолимбических структур [63]. Объяснения в тексте.

Рис. 3. Этиология аддиктивных заболеваний.

		наверх
		Copyright © "НарКом" 1998-2021 E-mail: webmaster@narcom.ru Дизайн и поддержка сайта Петербургский сайт