Новости  О сервере  Структура  Адреса и ссылки  Книга посетителей  Форум  Чат Поиск по сайту

Кабинет нарколога Наркология on-line Прием доктора Пилюлькина Ликбез  Химия и жизнь Мифы и легенды Если друг оказался вдруг... Правдивые истории Частые вопросы Проверь себя  Родительский уголок Родители родителям Ранняя диагностика Агитпросвет  Закон сур-р-ов! Законы и нормативные документы Даешь систему!  Сверхценные идеи Косые взгляды Глас народа  Самопомощь Виртуальная группа Анонимные Наркоманы Сокрушающий курс  Халява, please! Издания Наркома.ру Классики жанра

Антониу ди Оливейра Салазар. Вся власть профессорам!

Кафедрократия

Со времен Платона, первым сформулировавшего идею о «государстве философов и поэтов», мало что изменилось в смысле тяги народа к просвещенному правителю. Однако именно в XX столетии появилась реальная возможность отдать всю власть профессорам, на что повлияло два принципиально важных момента.

Во-первых, в минувшем веке на качественно иной уровень вышла образованность масс. Высшее образование стало доступно практически каждому, и с этой «колокольни» совершенно по-иному стали смотреть на недостаток образованности правителя. Раньше человек с дипломом был редким гостем даже среди элиты общества (военной, деловой, государственной), а всякого обладателя ученой степени уважительно называли «доктор». Теперь же человек без диплома рассматривается просто как парвеню, а ученые степени стали распространены, пожалуй, шире, чем раньше было распространено само высшее образование.

Во-вторых, окончательно ушли в прошлое всякие сословные перегородки, которые отводили место на вершине государственной власти одной части общества, тогда как место для другой его части было оставлено исключительно в университетских стенах. В XX веке все смешалось. К власти стали приходить рабочие (на волне социал-демократического движения), артисты (на волне движения националистического), генералы (на волне, которая пыталась остановить как рабочих, так и артистов). Естественно, открылась дорога и для профессоров.

Кроме того, всеобщее господство СМИ в минувшем столетии привело к тому, что любой «ляп» даже успешного политика списывается на недостаток образованности, а стародавняя мечта о «культурном правителе» лишь укрепляется и укрепляется. Отсюда — почтение к ученым и титулам.

Академики пишут стратегические государственные программы. Профессора осуществляют важнейшие действия. Вспомним, как с десяток лет назад казалось, что самым уничижительным политически термином в России было словосочетание «правительство лаборантов». Недоучек, значит.

Неосуществленная мечта о «профессорократии» явно бытовала и на другом конце планеты, в Чили, где тогдашнее правительство смешливо называли «чикагскими мальчиками», — не столько за их экономическое происхождение, сколько за отсутствие ученых степеней, званий и титулов.

Между тем в XX веке в небольшой стране на атлантической оконечности Европы на протяжении нескольких десятилетий госпожа-история поставила эксперимент. Эксперимент особого политического — не строя, нет, но устройства. Устройство получило название «кафедрократия», т. е. осуществление власти почти исключительно университетской профессурой. Сбылась мечта человечества. А во главе кафедрократии судьбою был поставлен профессор политической экономии Коимбрского университета Антониу ди Оливейра Салазар.

Советский человек знал о Салазаре одно — это «кровавый фашистский диктатор». С отроческих лет автору запомнился политический плакат, почему-то висевший в окне ближайшего овощного магазина. На плакате были изображены географические контуры Португалии, в пределах которых мучались маленькие люди, а над ними простирался коршун с человеческим растленным лицом. Стихотворная подпись гласила:

Принадлежат ли стихи Михалкову-старшему, Безыменскому или кому-нибудь еще — не знаю. Однако впечатление они производили сильное. Но это — пропаганда. А на самом деле?

Была ли Португалия при Салазаре диктатурой? Безусловно. Но диктатурой даже не странной — а своеобычной. Диктатурой, где много раньше других европейских стран была отменена смертная казнь, по крайней мере — формально. Диктатура, где сам диктатор считал себя всего лишь временным управляющим, призванным с профессорской должности. И ежегодно на протяжении трех десятилетий в начале учебного года смиренно писал прошение ректору Коимбрского университета с почтеннейшей просьбой разрешить ему продлить академический отпуск еще на один год в связи с необходимостью исполнения государственных обязанностей. А ректор ставил резолюцию, дозволяющую проф. Салазару продолжать свою отлучку.

Диктатор арендовал в столице простую двухкомнатную квартиру, исправно внося арендную плату, но сохраняя при этом университетскую квартиру на своей академической родине, в которую, впрочем, он так и не вернулся. Больше всего он любил своих коллег по науке, шире — по гуманистическим дисциплинам. Только рядом с ними он чувствовал себя в своей среде. Кафедрократия в том и заключалась, что на протяжении тридцати лет постоянно рекрутировалась из университетских кругов. До половины всех министерств возглавлялись людьми, пришедшими в правительство с кафедр. Право же, не было в те годы, а может быть, и во всем XX веке более образованного правительства. Но результат явно неадекватен. Или почти явно. Более всего Салазар доверял юристам своего родного университета. Выходцы с юрфака «второй столицы» страны фактически стали костяком того режима, который сформировал Салазар, лучшими и вернейшими проводниками его идей.

Он, почти как идеальный «ученый муж», прожил жизнь не просто одиноким холостяком, он прожил ее аскетом. Салазаристская легенда утверждает, что, пережив в юности пылкую, но неудачную любовь, он поклялся больше не отвлекать внимание на такие мелочи и посвятить себя науке. Родившийся в 1889 году в семье трактирщика в португальской деревушке Санта-Комба, он поступает на юридический факультет одного из старейших и почетнейших в Европе университетов в Коимбре, который был основан еще в XVI веке. Там он становится не только одним из лидеров в учебе, но и в политической жизни, став активистом АКХД — Академического кружка христианских демократов.

С одной стороны, он был истовым католиком со всеми консервативными ценностями, с другой — страстным пропагандистом идей, заложенных в энцикликах Пия XI, с их трактовкой демократии не как «правления народа», а как «христианского, благого деяния, идущего на пользу народа». Португалия никогда не была «любимой дщерью» Ватикана, наподобие Испании или Польши. Она просто была самой католической из всех католических стран. В феврале 1917 года именно здесь состоялось, в соответствии с католической версией, явление Богородицы, произошедшее в деревушке Фатима. Рассказ маленьких пастушек о трех пророчествах Девы Марии именно здесь ни у кого не вызвал ни малейшего сомнения.

После свержения в 1911 году Браганской династии и установления республики в стране не было покоя. Правительства были скоротечны, их смена следовала нескончаемой чередой. Людям хотелось чуда и порядка. Чудо в Фатиме они получили. Порядка же все не было.

Первый министр сам у себя

Подобная ситуация в XX веке встречалась не раз. Но она была не слишком характерна для португальцев, в целом отличавшихся высокой степенью национальной консолидированности (Португалия — самая, может быть, до недавнего времени мононациональная страна Европы, где в середине XX века 99% населения составляли португальцы). Кроме того, в XIX веке страна уже пережила две гражданские войны и втягиваться в третью не хотела.

После окончания университета Салазар, обладавший сильным даром убеждения собеседников в своей правоте (это важнейшая черта любого политика), становится одним из основателей партии «Католический центр», а в 1926 году в первый и последний раз баллотируется в парламент. Та же салазаристская легенда утверждает, что, побывав на одном только заседании и наслушавшись пустопорожней болтовни, он тут же сложил с себя депутатские полномочия, ибо не увидел в них возможностей для реального дела. Разоблачители этой легенды доказывают, что Салазар стал депутатом в аккурат перед парламентскими каникулами, после которых парламент оказался распущен.

Еще в юности Салазар поведал одному из однокурсников свою мечту: «Стать первым министром абсолютного короля». Как бы то ни было, переступив тридцатилетний порог, Салазар стал, может быть, самым авторитетным в промышленных и финансовых кругах экономическим экспертом. Его идеи были просты и радикальны одновременно, особенно на фоне инфляционирующей Европы, в которой производительность труда росла крайне низкими темпами.

Первая идея — сбалансированность и бездефицитность бюджета. Вторая —рост производительности труда должен опережать рост заработной платы. Если производительность труда не растет — надо снижать заработную плату, иначе производство рухнет окончательно. Конгрессы промышленников, естественно, слышали только самые последние слова, но зато воспринимали их с восторгом. Авторитет Салазара неуклонно рос.

Политическая нестабильность «первой португальской республики» завершилась в 1926 году, когда в стране произошел переворот и была установлена военная диктатура. Генералы сразу же пригласили Салазара на пост министра финансов. Он согласился, но через три дня с шумом вышел из правительства, публично дав понять, что военные сами не знают, чего хотят.

Его натуре противоречила всякая неясность. Все должно быть разложено по полочкам, не оставляя возможностей для двусмысленности. Те же генералы, осознав за два последующих года свою полную неспособность провести какие-либо финансовые решения, кроме откровенно воровских (что вызвало крайнее неудовлетворение португальских промышленников и финансистов), вновь обратились к Салазару. Он потребовал «неограниченных финансовых полномочий» и получил их. А вскоре разразился мировой экономический кризис.

Он, конечно, не обошел стороной Португалию. Но не слишком богатая страна не слишком страдала от кризиса. Прежде всего потому, что профессор Салазар за короткий срок ликвидировал огромный бюджетный дефицит, укрепил национальную валюту — эскудо (пусть и в национальных рамках), резко сократил государственные расходы, не обойдя стороной и раздававшиеся до него социальные обязательства. К тому же, значительно возросли доходы от колониальных владений.

Дело в том, что губернаторы колоний вели себя как неконтролируемые феодальные бароны, распоряжавшиеся в своих владениях абсолютно бесконтрольно. Салазар сумел их «поприжать», что сразу сказалось на государственных доходах.

Бездефицитный бюджет и победа над губернаторской вольницей еще больше усилили авторитет Салазара среди населения страны и ее экономической элиты. Тем более, все знали о его личной скромности и некоррумпированности. Фактически он заручился поддержкой самых разных групп: и «брагансистов» — сторонников монархии, и «экономических либералов» (кстати, сам Салазар, с недоверием относясь к политической демократии, был в ту пору сторонником экономической свободы), а также клерикалов, обладавших огромным влиянием.

Не стоит преувеличивать степень экономического либерализма Салазара, который никогда не описывал свои взгляды в подобных терминах. Мир был увлечен кейнсианством и дирижизмом. Лишь десятки людей в Европе были знакомы с работами Мизеса. Статьи Бруцкуса в России были конфискованы, а за их чтение можно было получить срок. Хайек и не думал о написании «Дороги к рабству».

И все же стоит признать, что часть мер, пусть и ограниченная, касающаяся государства, но все же связанная с экономическим либерализмом, Салазаром была воплощена раньше других. Именно поэтому экономический кризис затронул Португалию меньше других. Именно поэтому после смерти Салазара стали как на дрожжах расти бюрократический аппарат, бюджетный дефицит, хаос, что и привело к «революции гвоздик».

Тот, кого называли диктатором, испытывал неимоверное отвращение к социальной демагогии, не переваривал митинги и демонстрации, не бывая на них и, естественно, не выступая. Когда по улицам шли демонстрации, организованные в его поддержку, он демонстративно опускал шторы в своей скромной квартире, даже закрывал ставни.

И все-таки при этом — диктатор. Будучи министром финансов, он сумел убедить военных в том, что лучший выход из положения — это создание жесткого авторитарного режима с сохранением институтов представительной власти и республиканского строя. Партии были запрещены. На их место пришло «всенародное объединение» — «Национальный союз», основной программной целью которого было «создание атмосферы, благоприятной для реформ». Идеология «Союза» провозглашала неприемлемость как коммунизма конкретно, так и любого тоталитаризма вообще.

В 1932 году Салазар стал премьер-министром, а фактически и «абсолютным королем», и «первым министром», хотя формально существовал еще и президент.

Война и демократия

Своеобычен он оказался и в сфере международной. Во время гражданской войны в Испании он решительно поддержал Франко, на стороне которого сражалось около тридцати тысяч португальцев (их называли «вириаты»), шесть тысяч из которых погибли. Франко, сам по себе гордец неимоверный, до конца дней испытывал невероятный пиетет перед португальским соседом. К Гитлеру Салазар с самого начала относился с брезгливостью — как к парвеню и демагогу. Сотни тысяч евреев из разных стран Европы смогли спастись от уничтожения благодаря португальским визам. Португалия стала перевалочной базой для еврейской эмиграции на весь период мировой войны.

С самого ее начала Португалия оказалась на стороне союзников, хотя во многом благодаря игре случая. Япония оккупировала две португальские колонии в Китае — Аомынь и Макао, и та стала жертвой «агрессии» стран оси. Для англоамериканцев Португалия представляла интерес благодаря Азорским островам (и Салазар немедленно согласился предоставить их союзникам), а также из-за поставок вольфрама (для изготовления вольфрамовых сердечников артиллерийских снарядов, пробивавших броню немецких танков). Кстати, Германия получила основные запасы вольфрама от Сталина накануне 22 июня 1941 года, а сталинский СССР начал производство таких снарядов только в конце 1941-го, захватив немецкие образцы.

Любопытно, что на время войны в контролируемой португальской печати была свернута антисоветская пропаганда, а сам Салазар не раз публично восхищался «мужеством и стойкостью» русского народа. Но к своим коммунистам он был беспощаден, считая их воплощением атеистического, ненаучного хаоса. Для политического давления была создана компактная, но действенная политическая полиция — ПИДЕ.

Не желая, чтобы она вышла из-под контроля, Салазар лично встречался с ее руководителями каждый день без исключения. Физические пытки не применялись. Но зато практиковалось «аккуратное» лишение сна. Перед допрашиваемым сменялось несколько следователей. Они не задавали вопросов. Просто когда подследственный пытался заснуть, аккуратно стучали по железной столешнице металлическим ключом. Не многие выдерживали. Очень мило, по-профессорски...

После победного окончания войны союзники стали деликатно, но настойчиво требовать демократических преобразований, прежде всего — свободных выборов. Салазар согласился. Он обратился к «Национальному союзу» — его «партии власти» с призывом «заняться политикой» или, выражаясь современным языком, не надеяться на «административный ресурс» (замечу, что все равно не помогло).

Годы авторитаризма не прошли даром. Когда в 1958 году на легальных президентских выборах кандидату, назначенному Салазаром, противостоял харизматический генерал Умберту Делгау (в прошлом ярый салазарист), Салазар предпочел отменить выборы, но не проиграть. Он старел и терял перспективу. На известие об открытии в Анголе нефтяных месторождений среагировал так: «Этого нам еще не хватало».

В 1961 году удар по его самолюбию нанесла Индия, захватив практически без сопротивления колонии Геа, Дама и Диу. В стране созревали военные заговоры, один из которых, чуть было не удавшийся, в 1961 году возглавил министр обороны.

Потеря профессорского лица

Господство кафедрократии породило интереснейший парадокс. Обычно в Европе «общественные» кафедры и факультеты — рассадники разного рода левых идеологий. А армии —традиционалистские, консервативные. При Салазаре все сложилось прямо противоположным образом. Университеты были оплотом католического традиционализма. Левые же идеи стали произрастать в части португальского офицерства.

Кафедрократы организовали идеологическую кампанию нападок на «международную плутократию и еврейский капитал, навязывающие деколонизацию европейским народам». Поскольку «колониальная гордость португальцев — маленького народа, создавшего третью по величине империю», была не только ведущей программной установкой «Национального союза», но и сердцевиной «национальной идеи» по-салазаровски, а реальные колониальные войны вела армия, все более устававшая от них, нарастание «левых» идей в армии было несомненно.

В ответ Салазар разрешает политическое убийство популярного генерала Делгау, жившего в эмиграции. Это была полная потеря профессорского лица. Даже союзники отвернулись от него. Португалия оказалась к началу 1960-х годов в международной изоляции.

Американский историк Пол Джонсон написал о конце салазаровской эпохи: «Он был единственным тираном, свергнутым таким опасным инструментом, как упавший шезлонг». Это так и не так. Факт состоял в том, что в 1968 году Салазар упал со стула (по другой версии — выпал из кресла-качалки). Неясно, предшествовало ли этому кровоизлияние в мозг, инсульт (типично профессорский недуг), или же инсульт стал последствием неудачного стулосидения.

Оказавшись в почти бессознательном состоянии, Салазар тем не менее продолжал править. Формально в стране оказался новый премьер. Но самому Салазару никто не решился сообщить об этом. Вплоть до его смерти в 1970 году у него в больничной палате собирались министры и устраивали во главе с ним, уже плохо ориентировавшимся даже в четырех больничных стенах, заседания Совета министров, носившие совершенно виртуальный характер.

Но кафедрократия — уникальный эксперимент в мировой истории XX века — закончилась. Профессора после инсульта Салазара вынуждены были вернуться в университеты. Закончилась эпоха, целью которой было (по Салазару) «господство интеллекта», «мышления», когда народные «инстинкты» подчинены «разуму образованного класса».

Эта эпоха дала Португалии небывалый по старым меркам экономический рост — в среднем 5,4% в год за период с 1950 по 1973 год. Уровень роста соответствовал тому, которого достигли такие страны, как Франция, Италия, Австрия, и намного опережал британское развитие того времени. Тем не менее даже в экономике кафедрократия не смогла добиться большего, чем правительства многих стран, не управлявшихся профессорами. В Испании, Греции, ФРГ рост был еще более быстрым. Что же касается политики, то здесь Салазар оставил стране комплекс проблем.

«Партия власти», оставшись без Салазара, быстро развалилась, не сумев «заняться политикой». В отличие от Франко, подготовившего спокойный переход власти, Салазар только законсервировал ее, не сумев уловить дух эпохи. Левые военные взяли власть в стране, быстро развалив все.

Пропагандистская поддержка СССР оказалась им плохим подспорьем. Колонии ушли. В конце концов на парламентских выборах середины 1970-х годов социалисты и коммунисты имели солидное большинство. А потом вообще все сложилось прилично — нынешней зимой большинство перешло к либерал-консерваторам, которые в Португалии почему-то называются социал-демократами. Впрочем, Португалия — страна своеобычная.

История «салазаровского проекта» поучительна не только уникальной (и, в конечном итоге, бесплодной) попыткой группы интеллектуалов подмять под себя труд и капитал, политические институты и церковь, саму историю, в конце концов. Не только тем, что разумные экономические идеи захлебываются без того, что многие презрительно именуют «демократией».

Дело в том, что ставка исключительно на носителей интеллекта — всегда ложная ставка. Жизнь не осуществима вне многообразия. Многообразие, конечно, более опасно и непредсказуемо, но это все-таки жизнь. Безусловно талантливый человек, Салазар, сделав ставку только на интеллект, проиграл. Хотя имел все шансы на выигрыш.

Впрочем, отказ от худшей части салазаровского наследия при сохранении вполне разумных черт, осуществленный в сегодняшней Португалии, позволил ей быстро стать современной частью Европы. И это тоже урок. Для современной России, которая стремится «догнать и перегнать» Португалию. Сегодня она для нас — цель.